Этими материалами с нами поделились наши читатели. Надеемся, они будут вам интересны. Спасибо пользователю Irishka за присланный текст.

Молчаливое одиночество грифов то и дело нарушалось шумом, доносящимся с гнезд соседей. Особенно отличались коршуны. Птенцы их уже начали оперяться. Самка теперь предпочитала сидеть не на гнезде, а на соседнем дереве, откуда ей легче было увидеть подлетающего с кормом самца. Как бы напоминая ему о себе и детях, птица часто принималась громко «ржать». Один из птенцов вторил ей похожим криком, но только более высоким по тембру, а второй попросту пищал. Когда же появлялся самец, поднимался шум, который был слышен более чем за километр.

Если вы интересуетесь Азией, то прочитайте наши статьи о самой высокогорной стране мира – Непале. Время полета, все самое важное о деньгах Непала, сувениры и подарки, которые можно привезти на родину.

В гнезде курганников находился всего один, очень симпатичный, толстый птенец, покрытый мягким, густым белым пухом. Почему-то это гнездо облюбовали индийские воробьи. Они образовали здесь свою колонию. Между грубыми сучьями канючиного гнезда было втиснуто множество воробьиных построек. Те птицы, которым не хватило места в сравнительно небольшом жилище канюка, соорудили лохматые шарообразные гнезда на том же дереве сверху. У некоторых воробьев уже пищали птенцы. Но пар десять еще только занималось сооружением жилья. Они то и дело появлялись с пучком травы в клюве или воровали друг у друга строительный материал. С каждым часом гнездо канюка росло и пухло, превращаясь прямо на глазах в копну сухой травы. Лоток, где медленно разгуливал неуклюжий канючонок, оставался виден только сверху. Воробьи использовали площадку канючиного гнезда как место тока и спаривания. Ожидая прилета родителей, канючонок с интересом наблюдал за крикливыми воробьями, суетящимися прямо у него под клювом.

Курганники кормили птенца почти одними рептилиями. Они приносили в гнездо степных и хорасанских агам, а также различных змей с такой частотой, будто поймать их не составляло никакого труда. Правда, прогретые солнцем сухие горы Бадхызского заповедника изобиловали рептилиями. У змей, принесенных птенцу, были раздроблены головы, но живучие пресмыкающиеся энергично извивались в лапах хищника.

Воробьи, которые поселились в канючином гнезде, всякий раз, когда появлялись взрослые хищные птицы, в панике разлетались. Они напоминали трусливых гномиков, которые, пока хозяев нет дома, шумят и веселятся за их столом, но как только домовладелец появляется, скрываются под полом. Сидя в палатке, я догадывалась о приближении канюков к гнезду по поведению воробьев. Они реагировали на тень своего квартирного хозяина, как на любую хищную птицу. Вот над холмом появилась самка курганника с кормом. В воробьиной колонии раздается гнусавый возглас — сигнал опасности. Мгновенно наступает тишина. Птицы поспешно прячутся в свои гнезда или улетают. Но покормили канюки птенца, опасность миновала, и снова в канючином гнезде поднимается невообразимый гвалт от дерущихся и токующих воробьев.

Хотя не один раз в день приходилось воробьям поволноваться, но они каким-то образом понимали, что опасность эта несерьезная и можно ею пренебречь ради того, чтобы их собственные жилища находились под надежной охраной. И действительно, канюки не подпускали к своему гнезду и даже дереву, на котором оно было устроено, ни одной крупной птицы. Они яростно нападали даже на своих соседей коршунов, когда те, пренебрегая правилом внутреннего распорядка, пролетали слишком близко от канюков. Было очевидно, что сообщество нескольких видов птиц вынужденное и никакой любви или доверия соседи друг к другу не питают. Стоило подняться в воздух грифу, как на него просто налетали канюк и коршун. А живущий поблизости серый сорокопут гонял и коршуна, и курганника, и грифа. Конечно, его нападения и угрозы были в значительной степени лишь демонстрацией. Особенно забавно выглядело, как сорокопут, который рядом с грифом казался мухой, пытался ударить летящего великана в спину.

Так в фисташковой роще образовалось многочисленное птичье поселение. Начало ему положили грифы, чьим невольным покровительством воспользовались коршуны и канюки, а к ним в свою очередь присоединились воробьи и серый сорокопут. Во всей этой многоступенчатой связи начальное место принадлежало грифам. Между тем судьба этих гигантских птиц за пределами заповедника находится полностью в руках людей. Их заметные издалека и легко доступные гнезда беззащитны, а сами медлительные хищники могут служить мишенью для стрельбы с любого расстояния. Не исключено, что с исчезновением грифов и некоторых из их соседей порвется ниточка связи птичьего населения, могут исчезнуть и другие обитатели фисташковой рощи. Все это лишний раз свидетельствует о том, что люди должны относиться бережно и осторожно к любому виду животных не только в заповедниках, но и вне их.

В САКСАУЛОВОМ ЛЕСУ

Пожалуй, самый удивительный лес, в котором мне приходилось бывать,— это саксаульник. Лес без тени, без запаха. Он неподвижен и сух, как декорация. Подлеска в нем нет, а деревья обвешаны седыми бородами мертвых веток, среди которых еле видна тусклая зелень живых стеблей. Застывшую неподвижность не нарушает даже ветер. Лишь вечерами на закате, на фоне розового неба очертания саксаулов вдруг становятся похожими на кипарисы, и начинает казаться, что где-то недалеко, за полосой черного леса плещется тихое, теплое море. Но я знала, что там, где кончаются заповедные саксаульники Репетекской ботанической станции, начинается море... песков.

Когда в пустыне бывает весна и бывает ли она там? В начале мая здесь было уже жаркое лето. В саксаульном лесу давно выгорела редкая трава и цветовое однообразие нарушали лишь желтовато-коричневые пузырчатые плоды песчаной осоки. В безветренные вечера с шуршанием таскали муравьи в свои подземные жилища сухие семена злаков. И этот шум, производимый мелкими насекомыми, лишь подчеркивал безнадежную сухость вокруг.